Артур Вакаров: «Я партизанил до лета 2022, когда за мной пришли»

— Было ли у тебя какое-то предчувствие тех событий, которые произошли в 2020-м? Как в целом ты себя чувствовал к лету 2020-го: социально, физически, эмоционально?

— Хорошо помню эмоциональный взрыв, который принес Павел Белоус где-то в середине весны 2020-го. Я разрабатывал дизайн для проекта «Годна», и Паша зашел что-то обсудить. Это было как раз тогда, когда Виктор Бабарико принял главное в своей жизни решение — бросить перчатку диктатору. Я был в отчаянии, предвидя, чего ему будет стоить это решение: как минимум — карьеры, а возможно, и жизни. А для меня лично это означало конец относительно комфортного существования в своей уютной Беларуси-в-Белоруссии. Моя страна-в-стране — активная, динамичная, беларускоязычная, с населением 100 000 интересных образованных людей, с богатой культурной жизнью… закончилась. Из-за героического и бессмысленного шага Виктора Бабарико. Не будет больше лучших арт-ивентов, улицы Октябрьской и культурного пространства ОК16, театральных и кинофестивалей, концертов. Зачем ему эта большая и неподъемная Белоруссия, думал я. Ведь Виктор уже де-факто был настоящим президентом моей маленькой Беларуси: меценатом, спонсором, инициатором, краеугольным камнем. Так я Белоусу и сказал. А он в ответ стал рассказывать новости: про феномен Тихановского и его «Страны для жизни», про народное бурление, мощный штаб, поддержку перемен со стороны бизнеса… Я, признаться, и не в курсе был, не ангажированный в околополитический дискурс кроме как в качестве дизайнера общественных инициатив. Мое отношение к новостной ленте было индифферентно-скептическим: главную новость я не пропущу (шоб он сдох), а остальные новости — суета сует и не стоят внимания. И вот чувствую, слушая Павла, что неохотно, но начинаю верить в Возможность. Дурацкая надежда пролезла в сознание беларуса, который после неоднократных попыток и неудач нашел надежное место всем этим мечтаниям и сошел в уютное Белагетто.

— И ты стал надеяться на победу?

— После того разговора с Белоусом я стал следить за событийной лентой. И прогнозировать, куда все идет. Как ветеран всех революций, имею большой опыт обломов и постреволюционных депрессий. Видел, как готовится зло, точит клыки, не собираясь отдавать власть. С другой стороны, видел, как добро расправляет белые крылья, как люди начинают верить в перемены. Такая ситуация при отсутствии полной всенародной солидарности могла окончиться только большой и кровавой бедой, жертвами героев. Не хотелось на это еще раз смотреть, поэтому 9 августа, в день выборов, свалил на хутор с наивной надеждой уберечь сознание от боли. Без шансов, конечно: фронтовые новости пропустить невозможно. И после ужаса первых дней увидел чудо: страна поднялась. Не обычные 5–50 тысяч героев, а вся неподъемная масса. Помню сверхпозитивный шок, когда в середине августа видел человек тридцать с бело-красно-белыми флагами в Мяделе. Маленьком, тихом Мяделе!

Потом были первые воскресные марши, забастовки, взаимопомощь и солидарность, граффити по ночам и дизайнерская работа для штабов революции днями напролет. Хотя уже через пару недель стало проступать очередное поражение. Неподъемная народная биомасса так и не встала. Так, слегка дернулась, пустила легкую рябь, чтобы после первого же рыка злодея привычно залезть под плинтус и принять историческую позу: «мая хата з краю». А героев, даже в значительно бóльших количествах, чем на предыдущих революциях, зло умеет зачищать очень эффективно.

Я партизанил до лета 2022-го, когда за мной пришли. Партизанил без надежды и смысла, просто для поддержания осознания того, что живой и нормальный.

— Как ты жил эти два года до отъезда?

— Беларусь после 20-го очень быстро прошла путь от колхоза до концлагеря. Не изобретая ничего нового: такой путь проходили все диктатуры после разгрома революций. Реакция. Вообще, реакции консервативных диктатур всегда жестокие и примитивные. Это не модерновое зло — яркое и новаторское, это попсовое зло стариканов, которые душат серостью и тупостью. Сегодня в Беларуси (и РФ, и Китае, и Венесуэле…) режимы уничтожают не политических противников, а любые проявления мысли, критики, независимого творчества. Большинство политзаключенных — не политические активисты, а просто достойные люди.

— Что ты оставил в Беларуси?

— Я оставил там родину. Не пафосную землю воевавших предков, не леса, поля и перелески, не Отчизну Овеянную Славой, не извилистые тропинки и душистые ветерки. А ту, дискурс которой с маленькой буквы. Ту жизнь, которую я построил. Экзистенциальная ценность тропинки в том, что она ведет в мой дом. Остальные беларуские тропинки ничем не отличаются от грузинских или польских.

Пространство в границах, которое называют Беларусь, для меня полная абстракция. Так же, как и население этой территории, которое вполне добровольно, просто из-за лени думать, говорит на языке оккупанта. Границы размываются, размывается и понятие пафосных Родин. По умолчанию — это просто территория; своей, теплой ее делает хозяин. Родина — это мои проекты: культурные, предпринимательские, хозяйственные. Моя роль, коммуникация, вес в конкретном обществе.

Я делал попытки уехать на более позитивную территорию начиная с разгрома Плошчы в 2006 году. Но родина не отпускала. Мне было уютно среди прекрасных рукотворных декораций — Б/Уржуазные дизайн культуры, хутор, искусство — и своих людей.

Злодеи все это похитили. Видимо, придется строить почти с нуля. Или ждать, надеясь на возвращение. Классическая беларуская дилемма всех времен.

Искренне не понимаю стереотипа, что лучший революционер — это тот, кому нечего терять. Наоборот: за что рисковать, когда нечего терять? Безопаснее эмигрировать и строить на надежном гуманистическом и прогрессивном фундаменте. Революционеры — это мы, обороняющие уже построенное. Слабо верится, что построю еще раз так же классно.

— Остались ли в Беларуси люди, за которых ты переживаешь? Почему они остаются?

— Неопределенность эмиграции пугает, но возвращение за колючую проволку — ментальную и физическую — намного страшнее. Искренне жаль тех, кто остается. Это понимаешь по осадку неловкости и сочувствия после разговоров с теми, кто еще в концлагере. Знаю, как сложно принимать решение уехать. Всегда хотел, но сомневался, и всегда оставался. Вплоть до момента, пока альтернатива «диссидент/эмигрант» не сменилась на альтернативу «зэк/эмигрант». Много разговоров сейчас, споров с последними партизанами. Неизменные и понятные аргументы: возраст, семьи, деньги, проекты. Это важные понятия, но надо трезво смотреть на процессы и понимать размах грядущего коллапса. Диктаторы боятся и перешли черту гуманности: война, террор, техногенные катастрофы — это уже есть, и завтра будет только хуже.

— Возможно ли, нужно ли что-то советовать тем, кто остался? Что мы вообще можем для них (с)делать из-за границы?

— Приятно удивляет и вдохновляет феномен беларуской солидарности! Впечатлен единством новых героев. Раньше такого не было: проигрывали и расползались по своим норам зализывать раны. При сегодняшней солидарности есть чувство (даже странное чувство), что не проиграли, а, так сказать, отступили. Сохранили войско и флаг. Это ведь такая растерянность и страх, когда тебя «приглашают» в следственный комитет. Но сделал пару звонков — и ты уже не один, тебе профессионально помогают, направляют и спасают. А после, когда спасли, и ты один, без денег, семьи и работы оказался в другой стране, опять помогают. И так пока не устроишься. Спасибо за реальную помощь: BYSOL, BY_Help, Беларускому дому, Центру беларусcкой солидарности… А также знакомым, которые сами не «в шоколаде» и все же помогли, приняли, разогнали туман. Солидарность — важнейшая штука на пути к новой, реальной, гуманной нации. Архаичному злу против этого не выстоять. Логично, что теперь я помогаю тем, кто бежит от репрессий.

— Какие сложности испытываешь в эмиграции?

— Неоднозначность и непрогнозируемость в легализации не позволяет начать обустраиваться. От маленького человечка тут не много зависит. Бюрократическая махина эмиграционных институций даже в самых развитых странах — неприятная и маломаневренная, не останавливается и не дает поблажек. Комбайн стандартных и в то же время непредсказуемых решений. Понятно, что не стоит сидеть и ничего не делать, ожидая своего кусочка европейского пластика. Но поле возможностей сужается до оперативных и краткосрочных.

Хотя главное все же — поверить в то, что есть еще сухой порох в пороховницах, есть задор и силы. Начать новые и значительные проекты.

— Как ты и твоя семья адаптируетесь в новых условиях и странах?

— Сначала мы поехали в Грузию. Эта страна, бесспорно, сделала огромный шаг с тех пор, как я последний раз был там в 2009-м. Очевидно, что из вынужденой после русской агрессии 2008-го эмиграции вернулись мозги и деньги. Сегодня в Грузии есть все приметы движения в направлении европейской цивилизации. И все же с точки зрения стратегического выбора страны для нового (вероятно, последнего) центра моей жизни Грузия не тянет. Во-первых, не хочу даже на минуту представлять ситуацию очередного вынужденного бегства. А опасность повторной инвазии русского фашизма по-прежнему высока. Разгром путлеризма в Украине может заставить их искать более легкой победы для поддержания реноме и народной эйфории. Во-вторых, подустал я от постсоветских «молодых, глупых и голодных» народов. От бесконечного самоутверждения и понтов, отсутствия вкуса и меры, культа автомобилей и потребительства, жадности, хамства. Я всю жизнь внутренне эмигрировал в беларуское гетто — глупо менять его на гетто грузинское. Тем более, что стать там своим невозможно. Сложно, но все же возможно, стать тихим европейским обывателем.

Поэтому сейчас я в Польше. И после двух с половиной месяцев в Грузии вернуться в родную Европу было почти как домой. Менталитет, погода, люди, установки — все так логично и приемлемо. Мне даже не особо важно, в какой стране, — верховенства принципов демократии, гуманности и прав человека мне достаточно в любом европейском закутке. В беларуском закутке будет так же комфортно, когда большинство беларусов придут в себя и скинут этот злой пережиток.

— Как ты относишься к вменению беларусам коллективной вины в связи с войной? Почувствовал ли это на себе, как отвечаешь?

— Абсолютно новое чувство. Очень обидно, несправедливо, страшно болезненно. Я ведь всегда сочувствовал нормальным русским, вынужденным разделять ответственность с невежественной и агрессивной биомассой соплеменников. До 22-го было просто — сказать: «Я не русский, я — беларус». И чист, никаких долгих объяснений. И вот стал агрессором, врагом, конформистом. Не я, конечно, а мой паспорт, но кто сегодня любит долго думать. Пришлось примерить холерный балахон заложника большинства. Бесспорно, это самое тяжкое преступление колхозного фюрера: замазать кровью добрых соседей мой самый неагрессивный, толерантный, тихий народец — европейских хоббитов.

Красить человека в цвет паспорта — глупый анахронизм. Зло, на этом историческом отрезке, вылезло в стране, которую я не выбирал при рождении. Всю жизнь я борюсь и рискую так, как мало кто из тех, кто меня сегодня критикует за мой паспорт. Понятно, что ни разумный европеец, ни украинец так примитивно самоутверждаться не будет. Понтоваться паспортом — примета остаточной маргинальности из прошлого века.

— Как сберечь разум в этом дурдоме, который нас окружает?

— Сложно. Беспросветность и безнадежность — не лучшие флюиды. И постоянный страх: за себя, за близких, за проекты. Остаться в позитивном дискурсе могут или примитивы, или супергерои. Я не тот и не другой. Мое внутреннее духовное бомбоубежище не выдержало прямого попадания. Поэтому я уехал. Тут светлее. Я собирался занырнуть в арт, книжки, кинотеку, винилы и пересидеть в своем лесу, наскребая немножко простых человеческих радостей. Но оказалось, что в XXI веке невозможно спрятаться в беларуской лесополосе.