22 December 2022Belarus

Вопросы, которые сложнее ответов

Историк искусства Екатерина Рускевич рассуждает о двойственности беларуского пространства, об эмиграции, диалоге и ответственности

by Ekaterina Ruskevich
© Ekaterina Ruskevich



Беларуская   English   Русский


Почти все мои знакомые и коллеги за последние два года уехали или уезжают из страны. Иногда кто-то возвращается. Я покидала Беларусь несколько раз, каждый раз думая, что уезжаю на месяц и скоро смогу приехать назад. Вначале уехала в Россию, потом вернулась в Беларусь, потом снова была Россия, потом — Армения и Грузия. Думаю, что вернусь и сейчас, но когда — не знаю. Ехать дальше еще не готова и по разным причинам не могу. Пока, пользуясь возможностью, наблюдаю за происходящим снаружи. И задаю в первую очередь самой себе риторические вопросы, пытаясь понять, что происходит сейчас и что будет дальше.

В культурном и медийном пространствах Беларуси за последние годы сложилась интересная ситуация. О стране пишут за пределами страны, и большинство культурных событий тоже происходит ее за пределами.

Поэтому я задаю себе вопрос: могу ли я, находящаяся снаружи, ориентироваться на медиа, которые точно так же находятся вне Беларуси, но пишут о событиях, которые происходят в Беларуси? Могу ли я доверять респондентам и журналистам? Насколько они могут быть объективными, насколько — осведомленными? Можно ли быть уверенной в том, что информация достоверна? Ведь часть ее поступает на условиях анонимности, а значит, источники проверить нельзя. Экспертные комментарии журналистам тоже дают люди, покинувшие Беларусь. (Я и сама за последние четыре месяца дала пять комментариев о ситуации с беларуской монументальной живописью периода 60-х — 70-х, которую продолжают уничтожать, видимо, в честь «года исторической памяти». Информацию об очередной разрушенной мозаике я получаю от сочувствующих людей из Беларуси. Но своими глазами я не вижу, что происходит, и считаю, что это, увы, понижает качество моих комментариев).

Для большинства моих коллег и знакомых нахождение за пределами — это не «личный выбор», связанный с рабочими предложениями или более комфортными условиями. Чаще всего это единственно возможная и вынужденная мера. Так получилось по разным причинам, в первую очередь — политическим. Немного политпросвещения (беларусам это все известно, но стоит еще раз повторить для читателей из других стран): девять негосударственных беларуских медиа социально-политической направленности имеют сегодня статус «экстремистского формирования» и работают за границей. За два последних года контент 778 телеграмм-каналов и других интернет-ресурсов признан экстремистскими материалами. Многие медиа заблокированы. Шутка про «экстремистскую» маркировку качества уже сильно надоела. Кстати, статус экстремистского формирования отличается от статуса иноагента — «маркировки качества» медиа в соседней стране. За интервью «экстремистскому формированию» можно получить реальный срок и уголовное наказание. Например, Дарья Лосик, супруга осужденного к 15 годам журналиста Игоря Лосика, за интервью телеканалу «Белсат» обвиняется в содействии экстремистской деятельности, и это далеко не единственный подобный случай. Внутри Беларуси писать об этом опасно — поэтому всю информацию о репрессиях, задержаниях и судах собирают и распространяют беларуские медиа за пределами страны. Иначе тема была бы покрыта страшным мраком молчания.

А что же с культурной жизнью в Беларуси? Есть ли она в условиях несвободы? Если посмотреть на культурные анонсы, то можно увидеть, что основная часть событий тоже происходит за границами страны. В первых числах декабря в Украине состоялся фестиваль документального кино о Беларуси «1084. На межі», в конце мая — начале июня в Тбилиси, Кракове, Варшаве и Вильнюсе проходил фестиваль интеллектуальной книги «Прадмова», в Варшаве в ноябре — фестиваль беларуского кино Bulbamovie. Еще до войны в Киевском Арсенале была выставка «Кожны дзень. Мистецтво. Солідарність. Спротив», посвященная протестам 2020 года. Беларуский «Свободный театр» недавно выступал на сцене парижского Одеона со спектаклем по произведению Ольгерда Бахаревича «Собаки Европы»; театр из Бреста «Крылы Халопа» — тоже в Европе; в Польше находится труппа «купаловцев», режиссер Юрий Диваков и композитор Ольга Подгайская. Это всего лишь часть имен и мероприятий из длинного списка событий беларуской культуры (которые продолжают происходить) и персон (которые продолжают работать). Релоцированные беларуские медиа давно дают культурную афишу для нескольких стран одновременно и рассказывают, куда «на беларуское» можно сходить на выходных, например, в Вильнюсе или Варшаве. Думаю, что скоро к этому списку добавится Берлин, учитывая, сколько людей переехало туда за последние месяцы (хотя мне Берлин издалека кажется пространством специфическим, сфокусированным больше на себе).

Культурная и социальная жизнь Беларуси и раньше отличалась «раздвоенностью» — был формат государственный и формат самостоятельно-независимый. Сейчас эта двойственность приобрела еще и территориальный характер. Как расширение культурного пространства это даже хорошо. Только, собирая географическую мозаику различных анонсов интересных событий, больших и не очень, задумываешься о доступности этих мероприятий тебе самому, (не)возможности собственного физического присутствия, упираешься в неразрешимые задачи визовой и транспортной логистики... Конечно, пандемия приучила людей к онлайн-формату, но привела и к социальной депривации. Происходит ли с нами отчуждение от культурных событий, а вместе с этим и от людей, участвующих в этих событиях сейчас?

Может быть... Но не отчуждение от страны. Как уверяют сами участники мероприятий: «дом всегда остается с тобой, от Беларуси уехать сложно». Тогда еще один вопрос: как происходит «творческое переосмысление» произошедшего? Кто может об этом говорить, а кто нет? Непосредственные свидетели и участники — могут? Безусловно! Тогда какое отношение к культурной переработке этого опыта имеют те, кто находился далеко? Что они показывают нам: творческую интерпретацию посттравматического расстройства свидетеля, который наблюдал из-за границы? А существует ли такой жанр? И для кого все это делается? Иногда складывается впечатление, что участники мероприятий видят свои события только как пространства для внутреннего диалога — вне страны…

А что же в самой Беларуси? Искренне радуешься, когда видишь анонсы выставок в Национальном художественном музее и в Национальном центре современных искусств, новые изданные книги, качественные переводы на беларуский язык, отличные, пусть и редкие, проекты архитекторов и реставраторов, например, колористическую работу с костелом Святого Иосифа, коллекционную работу Музея истории города Минска и другие. Но все равно страшно — а что будет завтра?

Период с 2013 по 2019 год из настоящего времени воспринимается как хорошее время для культурной жизни страны. Период мягкой беларусизации внушил иллюзорную надежду на перспективы и возможность работать. Но, наблюдая за тем, как стремительно все развернулось в обратную сторону, понимаешь, что суть всегда была той же. Невольно напрашивается историческая аналогия с двадцатыми годами в молодой советской республике, когда политика беларусизации закончилась делом «Союза освобождения Белоруссии» в 1930 году. Сейчас каждую неделю публикуется сводка «культурных потерь», правильно будет читать — репрессий.

Из конца 2022 года хочется искренне поблагодарить Гёте-Институт, Фонд развития Брестской крепости, минскую «Галерею Ў» и разные региональные инициативы. Было много отличных проектов… Кажется, Беларусь — единственная страна, где был закрыт Гёте-Институт? Еще немного статистики: за два года в Беларуси закрыли более трехсот некоммерческих организаций (НКО). Многие из них были культурными.

Публичная история нашей «двойственности» напрямую связана и с личной. Ситуация нахождения вне дома за последние два года стала настолько привычной, что почти превратилась в норму. Многие мои знакомые имеют опыт двойной эмиграции из Беларуси через Украину. Эмиграция не делает людей лучше или хуже, чаще всего она оставляет нас наедине с самими собой, а также с переосмыслением профессиональной и национальной идентичности. У некоторых слишком много было вложено в родное, чтобы еще раз с той же степенью осознанности начинать на новом месте. Отъезд дает новое чувство безопасности, тревогу за оставшихся, некоторым — возможность работать; в случае вынужденного и быстрого варианта эмиграции — острую, болезненную тоску по дому. Сложно всем: кому-то больше, кому-то меньше. Кто-то может об этом говорить, а кто-то предпочитает молчать, потому что его не слышат. Не знают, а значит, не понимают — с этим сталкиваются практически все, кто уехал. Негативный вариант одностороннего общения — тебя не хотят слышать и понимать. Зато могут публично напомнить и спросить про коллективную вину и советское наследие твоей страны, трансформированное в постсоветское настоящее.

Есть еще один популярный вариант ведения «диалога», когда тебе объясняют, что твое гражданство тождественно государственной политике страны (а страна ведь — пособник агрессора) и самоидентичности. Вопрос национальности сильно упростился за последнее время. В публичной политической дискуссии это звучит по меньшей мере странно, особенно от так называемых экспертов по стране. Между тем ответ на подобные заключения уже прозвучал из Осло во время вручения Нобелевской премии мира. И два года назад, когда мои соотечественники сделали выбор в пользу мирного развития протестов. Поэтому вместо того, чтобы в очередной раз разбирать различия между виной, ответственностью и оттенками постсоветского, хотелось бы снова начать говорить о правах человека, ценности человеческой жизни и культуре, о более сложных определениях национального и исторического.

Кстати, к вопросу про ответственность, определения и возможности международных правовых институтов: у моей страны появилась новая характеристика — «оккупированная территория». Определение одновременно и обидное, и удобное. С одной стороны, страна как будто лишается субъектности, с другой — таким образом снимается ответственность за пособничество. А можем ли мы вообще говорить о персональной ответственности граждан, которые, по сути, лишены основных гражданских прав, а за попытки их отстаивать караются тюрьмой?

Мой текст едва ли не наполовину состоит из вопросов. Может быть, таково сегодня состояние многих моих соотечественников: застыть в недоумении перед будущим, которое рисуется нам пока что совсем не радужным? Спрашивать других, спрашивать друг друга, спрашивать себя — и искать, искать, искать ответы.

LATEST