Клуб безнадежных поэтов

“You’re a rock’n’roll suicide…”

David Bowie

I

Недавний уход из жизни главного арт-политзаключенного страны, художника и перформера Алеся Пушкина — причина сказать про особый тип творческой личности, воспитанный и отформатированный беларуским режимом. Поскольку именно в нем предельно ясно раскрылись сильные и слабые стороны отечественного арт-активизма и интеллектуального сопротивления.

Начнем с двух очевидных тезисов. Первый: стагнационный квазисоветский политический режим Лукашенко мог создать (и создал) только соразмерную ему квазисоветскую модель культурной политики власти. Второй: квазисоветская модель культурной политики в стране незавершенного демократического транзита могла в качестве своей альтернативы получить лишь такое же (анти)советское культурное диссидентство. Эстетический протест, формальные отклонения без шансов на выигрыш. В беларуском раскладе схлестнулись две ущербные культурные тактики: мягкая коньюнктурная сервильность и упертый богемный партизанинг. Два варианта прикладного дизайна. Две истории вчерашнего дня.

Принципиальное сходство в том, что ни одна, ни другая сами по себе (без политических рычагов) не были способны изменить страну и народ. Принципиальное различие — в том, что сервильность была призвана растить покорную лояльность, а партизанинг — живописное несогласие.

Алесь Пушкин: «Мастацтва патрэбна вельмі рэдкім людзям. І калі яно ўжо патрэбна, то гэтыя людзі разумеюць усё. І мая стаўка ў рэшце рэшт і ёсьць на гэтых людзей» ^[1]. (2004)

II

В начале 1990-х в культурном поле свежей беларуской независимости сошлись два спектакля. И два типа культурного активизма — служебно-пассивный и пассионарно-гиперактивный. Возможности и первого, и второго в итоге оказались сильно преувеличенными.

Да, страну не лечили визиты российских попсовиков, шпионское кино про авиасекреты, милицейские романы Николая Чергинца и провинциальный угар урожайных «Дожинок». Но точно так же нацию не спасли рок-зонги Лявона Вольского, философемы Валентина Акудовича и дерзкие перформансы Алеся Пушкина.

Драма и отчаянная красота ранней беларуской арт-альтернативы в том, что она неизменно работала как фактор перемен — даже когда других веских факторов в упор не просматривалось. Главным и безусловным плюсом тут был неформатный креатив, отчаянная потребность «думать Беларусь» (по выражению осужденного на 5 лет строгого режима философа Владимира Мацкевича). Главным минусом оказался весьма ограниченный концептуальный и стилистический ресурс.

Новая страна не строилась, а мечталась. Грезилась. Собиралась из того, что было: самодельной философии, мозаичного образования, межвоенного шансона, обрывочных сведений про заграничные арт-практики, советского диссидентства, польского радио, эмигрантской прессы, провинциального фасона и партизанского куража. И вполне комфортно чувствовала себя в привычной нише упражнений в ментальном дизайне. На территории, обозначенной рок-н-ролльными национал-романтиками как «Незалежная Рэспублика Мроя», — в зоне общей мечты. Главным успехом которой был сам факт ее существования. Главной перспективой — поддержание своего партизанского статуса.

Алесь Пушкин: «Са мной сядзеў адзін расеец, які 17 гадоў пражыў у Беларусі. Ён мне так і заявіў, што я павінен зь ім гаварыць па-расейску. Я адказаў, што Беларусь — мая зямля, беларускамоўны Пушкін тут — рэальнасьць, таму ён павінен цярпець» ^[2]. (2012)

В поле креативного неформата грани между пробуждением нации, гражданским активизмом, художественной работой и политическим действием были предельно условными. А потому обеим сторонам идейного противостояния часто казалось, что это одно и то же. Политика — перформанс. Перформанс — политика. И клубный рок качает режим, уличный проход с картиной чинит мозги электорату, перевод книжек нобелиатки Алексиевич на беларуский — прямой вызов власти, а частные арт-галереи социально опасны. Значит, чтобы удержать политическое поле, надо победить в культурном. То есть, в политическом.

Надо ли говорить, что тут c победой промахнулись все действующие лица?

Одни поверили в перемены как перформанс. А другие оказались готовы за это убивать.

III

Прежде всё было ясным: внутри подполье, снаружи парад.

Во времена условной стабильности партизан-арт действовал по обстоятельствам. Работал в сонной стране с агрессивным режимом в единственно возможном ключе: через публичную клоунаду, хитроумную метафоричность, балаганную аттракционность, шифровку смыслов и беспартийный секретный дизайн. С редкими — и всегда скандальными — диверсионными визитами в публичное поле.

А как иначе двигать страну и себя без открытой культуры и гражданских свобод?

Скачи, чтобы заметили. Сгори, чтобы согрелись.

Алесь Пушкин: «Удзел у прэзыдэнцкай кампаніі паэта Някляева — гэта пэрформанс. Пэрформанс творчага чалавека, такога як я. Я таксама, дарэчы, буду балятавацца ў прэзыдэнты ў 2015 годзе. Алесь Пушкін — кандыдат у прэзыдэнты, прыйдзе час і вы ўбачыце гэты мой мастацкі праект» ^[3]. (2010)

Выживали только фрики. Скоморохи нашей незалежнасці.

Да и то пока режиму было интересно играть в вышиванки.

IV

Авторитарная Беларусь была и по сей день остается сплошной «минусовкой». Без реальной многопартийности и политической конкурентности, эффективной сети негосударственных медиа, приватизации ведущих сфер экономики, децентрализации образования и системной поддержки национальной культуры. В такой картинке придуманный прогрессивным творческим меньшинством «проект Беларусь» все эти годы оставался ровно тем, чем мог остаться на выжженном поле недодуманной нации: посланием от национал-романтиков безразличному электорату.

Криком в форточку. Арт-инсталляцией. Фрик-парадом. Визионерскими опытами.

Не гражданским действием, а жестом перформера.

Выйти на площадь у администрации президента. На две минуты, пока не повяжут. Попасть под статью. Сесть на сутки. И опять выйти. И снова сесть. И снова выйти. Чтобы после в кругу широкой публики ужаться до анекдота: «Пушкин? Это тот, кто тачку говна Лукашенке привез?» В конфликте концепта, контента и контекста неизбежно побеждал контекст.

Ну не въезжают в твой акционизм у нас на районе!

Алесь Пушкин: «Мы пражылі ў Бабры 13 гадоў, і сёньня я канстатую факт: не патрэбны людзям кліч свабоды, не адгукаюцца душы, не ўзьнікае рэзанансу ў іхніх душах. Я — адзіны прафэсійны мастак на 32 тысячы жыхароў Крупскага раёну, але атрымліваецца, што і я не патрэбны. Мяне трактуюць як? Мацяршчыньнік, нягоднік, бандыт. Засталося толькі, калі я на Купальле крупнік вару і частую людзей, прыпісаць мне варэньне самагону і продаж. Вось калі для поўнай камплектнасьці і гэты артыкул мне ўсабачаць — тады цалкам вясковы нягоднік атрымаецца» ^[4]. (2016)

Провинциальный партизан — всегда трогательно и смешно. Поскольку его война cоседу непонятна. И потому регулярно кажется, что воюешь один. Отбиваешь страну, которой пофиг.

Она тебя сожрет. А ты все равно возвращаешься на родину. На расправу.

Такой выбор. Такая миссия. Такая родина.

Ты тут горишь, пока народ стоит за пивом. Но вот какое дело: ты иначе не можешь.

Правда вот, они — тоже.

V

Суть сегодняшней ситуации — в резком обострении разрыва смыслов. В остром конфликте публичных спектаклей, где один работает на красоте жеста, а второй — на готовности закатать противника в асфальт.

Изнанка партизан-арта — обреченная и вдохновенная жертвенность. Партизан не выигрывает. И не сдается.

Алесь Пушкин: «Я праваслаўны артадокс. І гэта ляжыць у аснове таго, што я не шкадую сябе. Бо сказана ў Бібліі: “Пакутамі амыюся й пакутамі абялюся”. Мне больш павераць, калі я буду ісьці босым па сьнезе і лягу сам, а не пакладу манэкен, ці падсьцялю саломкі там, дзе трэба паваліцца… Толькі вера і нейкая ўсходняя ўтрапёнасьць і робяць зь мяне гэтую бяду — мастака-пэрформэра» ^[5]. (2002)

Как в американском кино 1950-х: два авто на ночной автостраде летят навстречу друг другу. Кто свернет — проиграл. В случае Пушкина обе стороны пошли до конца. Совсем.

Могло быть иначе? Нет. Не в этом олдскульном кино.

Здесь каждый — заложник своей программы. И отыгрывает свою партию по полной.

VI

Смерть Алеся Пушкина обозначила окончательный закат эпохи разрешенных вольностей. Распад прежних удобных конвенций: «Мы тут наверху порулим, а вы там внизу порезвитесь!» Режим лихорадит. Система в истерике. Живет доносами и посадками.

Нет, пока еще можно выпить ристретто на летней террасе, по знакомству попасть на квартирную выставку и на пару часов притвориться, что все окей. Но про заметное регулярное присутствие в публичном поле неформату можно забыть всерьез и надолго.

Режимом движет логика дворового хулигана: «Сначала мелкоту, потом — очкариков!» Сперва отслеживали мятежников по хроникам протестных маршей. Потом пошли с арестами и обысками по культурным площадкам. К издателям, художникам и арт-менеджерам.

Прямо на наших глазах отстраивается чрезвычайный культурный режим. Ноль сантиментов. Теперь все жестче: ваш арт — наш страх. А статья найдется на каждого.

Нынешняя беларуская охота на артистов — новый старый тоталитарный стайл. Прополка чужеродного. Смертельная эстетическая несовместимость, способная перевести смысловые разночтения в культурный террор с летальным исходом.

Алесь Пушкин: «Я адчуў маральнае права канстатаваць факт: нашая дзяржава — нэасталінская. Бо я ўбачыў рэакцыю дзяржавы на мастакоў, якія будзяць памяць пра тыя жахлівыя падзеі недалёкай гісторыі, якія адбываліся ва ўнутранай палітыцы дзяржавы — масавыя рэпрэсіі. Па-сутнасьці гэта зроблена таму, што дзяржава пакідае за сабой права рэпрэсаваць і далей» ^[6]. (2013)

Война культур ушла на войну с культурой. И странный артист, неформальный патриот — уже не чудной маргинал, а явный враг и политический противник. Власть — не общий папа, а садист и палач. Который теперь остро боится артиста — как равного.

Только вот мы не равны. Инструментарий не тот. И силовой ресурс несоразмерен.

Многое становится ясным, когда навстречу артисту выходит ОМОН.

Здесь нет правильных партий и удачного исхода.

Есть простая дилемма: жертва или палач.

Отныне войти в клетку, чтобы сыграть свое по-старому — (само)убийство.

VII

Впору оглянуться напоследок на уже отыгранный пейзаж.

Поколение арт-партизанства времен стартовой беларуской независимости — наши герои Галактики. Бригада прогрессоров целевого применения. Отважных, но в чем-то очень советских. Летучих наладчиков национал-дизайна. С наивной верой в то, что креатив раскачает страну, серый колер лучше красного, Беларусь живет в словаре, рок-н-ролл спасет от «Масквы ў галаве», а стиль лечит от глупости.

Сюжет романтичного национального перформанса — отменная уходящая натура, о которой тянет говорить парадоксами.

Авангард без арьергарда. Прекрасные безнадежные. Красивые. Отчаянные. Невостребованные. Экспериментаторы минского разлива. Дети карманных альбомчиков Ван Гога и Дали. Импровизационные политики. Иконописцы и реставраторы. Визионеры и идеалисты. Самураи адраджэння. Наброски невозможного завтра.

С Беларусью однажды случилась культура фантазеров и пижонов, ценителей языческого этно, немецкого индастриала, французского постмодерна, прикладного буддизма и польского панк-рока Принципиально несовместимая с колхозным режимом и провинциальной массовкой.

У них был план для страны. Но не было страны для этого плана.

И родина их отпустила. Тех, кто сумел уцелеть.

Пестрые игры кончились. Время сломалось. Опять.

Проекты сдохли. Мечтатели выгорели.

Пришла пора православного спецназа, арт-мучеников и аварийных мигрантов.

Хочешь новой страны? Сделай так, чтобы все они стали невозможны.

В тексте использованы цитаты Алеся Пушкина из интервью «Радыё Свабода» разных лет.

---

^[1] «Искусство необходимо очень редким людям. И уж если оно необходимо, то такие люди понимают всё. И моя ставка в конце концов и есть на этих людей».

^[2] «Со мной сидел один россиянин, который 17 лет прожил в Беларуси. Он мне так и заявил, что я должен с ним говорить по-русски. Я ответил, что Беларусь — моя земля, беларускоязычный Пушкин тут — реальность, поэтому он должен терпеть».

^[3] «Участие в президентской кампании поэта Некляева — это перформанс. Перформанс творческого человека, такого как я. Я тоже, кстати, буду баллотироваться в президенты в 2015 году. Алесь Пушкин — кандидат в президенты, придет время, и вы увидите этот мой художественный проект».

^[4] «Мы прожили в Бобре 13 лет, и сегодня я констатирую факт: не нужен людям клич свободы, не отзываются души, не возникает резонанса в их душах. Я — единственный профессиональный художник на 32 тысячи жителей Крупского района, но получается, что и я не нужен. Меня трактуют как? Матершинник, негодяй, бандит. Осталось только, когда я на Купалье крупник варю и угощаю людей, приписать мне самогоноварение и продажу. Вот когда для полной комплектности и эту статью мне всобачат — тогда полностью деревенский негодяй получится».

^[5] «Я православный ортодокс. И это лежит в основе того, что я не жалею себя. Ибо сказано в Библии: “Страданиями омоюсь и страданиями обелюсь”. Мне больше поверят, если я буду идти босиком по снегу сам, а не положу манекен или подстелю соломки там, где надо упасть… Только вера и какая-то восточная одержимость и делают из меня эту беду — художника-перформера».

^[6] «Я почувствовал моральное право констатировать факт: наше государство — неосталинское. Потому что я увидел реакцию государства на художников, которые будят память о тех жутких событиях недалекой истории, которые происходили во внутренней политике государства — массовых репрессиях. По сути, это сделано потому, что государство оставляет за собой право репрессировать и дальше».